1. Марсианские каналы
Я даже не могу вспомнить, о чем думал, когда ввязывался во все это. Как именно представлял себе?
Неужели действительно был так наивен, что в голове гуляло:
— Ваш платеж подтвержден, и вот вам ваша таблетка. Глотаете ее, и отныне…
Столетия, тысячелетия, миллионы лет — твои.
Пусть не таблетка, пусть инъекция, или неделя изматывающих процедур в стационаре, какая разница? Важно лишь, чтобы был миллион, оплатить это. Ну, десять. Да хоть сто! Зато уж если хватило — дело сделано.
Неужели я и правда представлял себе это так?…
2. Танатос и черепаха
Вот как это выглядит в теории: вместо того, чтобы поменять свою старую яхту на новую, на десять футов длиннее и с огромными изумительными мачтами, на которых полностью автоматические системы разворачивают и сворачивают паруса с покрытием под бабочкино крыло, зрелище настолько прекрасное, что не грешно лечь на палубе под эти мачты и умереть, — вы пользуетесь услугами с самого переднего края медицинских технологий. Очень дорого. Но позволяет не просто уберечься от какого-то неожиданно буйного рака, но и оттянуть наступление финальных стадий старческих болезней, — эти вульгарные альцгеймеры, зарубцованные сердца, гнилые печенки и прочие пошлые вещи у всех на слуху, — которые сведут в могилу тех, у кого таких денег нет.
Отсрочить смерть лет на десять. Чтобы в эти выигранные годы медицинские технологии развились дальше, концентрируясь теперь на других болезнях, — которые оставались малоизученными, потому что большинство людей до них просто не доживают. Но вы-то дожили. И хотите жить дальше. Значит, надо справляться и с этим. Вы направляете развитие технологий в эту сторону. Продлеваете вашу жизнь еще немного.
Чтобы за это время — подоспели технологии следующего уровня. Нацеленные на следующий пласт процессов, норовящих превратить вас в кучку гниющей плоти. Старость как луковица, сняли один слой проблем, под ним другой, еще ядренее. По шагу за раз. Выжимая немного времени, чтобы успеть сделать следующий…
Бег на шаг впереди смерти.
В надежде на то, что в какой-то момент — все типы разрушительных процессов выявлены, все необходимые заплатки поставлены. А технологии все развиваются, и дают шанс на реванш: вы не будете вечно этим морщинистым двухсотлетним голым землекопом, слепым как кашалот-переросток, с ведьминым носом до губы и ушами-блюдцами, дряхлым и едва живым, — а шаг за шагом, вас превратят снова в юное, прекрасное существо. Которое почти такое же, как вы были в юности — только совершеннее. Под ваш вкус. И, конечно, больше не подвержено старению, а может быть, и рака больше не надо бояться, и прочих досадных мелочей беззаботной жизни…
3. Древо жизни
Проблема в том, что ни одна из этих процедур, даже самая первая, не похожа на проглатывание таблетки. И даже на инъекцию с чудодейственными поправками в ДНК.
Начинают этот путь — часто придя еще на своих двоих. Затем ты на каталке, с капельницами и в датчиках. Начинаешь обрастать заменителями органов. Затем искусственных сердец, почек, инъекторов с бесконечными библиотеками ферментов и локальных ДНК-правщиков, управляющих компьютеров и блоков питания становится так много, что каталка больше похожа на автопогрузчик, — со странно дряхлым водителем внутри. Потом автопогрузчик заполнен с горкой. Обвешан по бокам, как индийский автобус…
И вот автобус уже на приколе, а дряхлого водителя самого начинают разбирать на запчасти. Чему-то присваивается статус «это еще он», а другим — «не неотъемлемая часть», так что эту вот железу лучше держать отдельно от остального организма, а ее секреции синтезировать искусственно, и подавать в оставшийся организм точно то, что нужно, ровно в том количестве, как оптимально, и по строго выверенному графику, — а не как выйдет у этого дряхлого ошметка плоти, ни на что уже не годного… Что-то из обрезков держат отдельно, но в живом виде. Что-то и вовсе скармливают морозильным камерам глубокой заморозки, — для дальнейших возможных исследований, вдруг.
И вот ты уже занимаешь целый этаж. По которому — считай, промеж тебя, — ходят разные люди.
Пускаешь корни, как любит говорить мой сосед. Прорастаешь на второй этаж. Третий… Потом весь корпус клиники работает только на твое обслуживание.
Не считая прилегающих кварталов исследовательских лабораторий и вычислительных облаков, считающих симуляции твоего метаболизма, — поля и поля серверных стоек, отогревающих Гренландию.
4. Зомби
Дворцы, яхты с авианосец, личные самолеты и суборбиталы, — не вызывали столько ненависти.
Первые шестеро желающих жить вечно, выбравшие для этого специально созданный институт, вели дела открыто и с помпой, — были взорваны. Вместе с еще половиной университетского кампуса. Отлично подготовленный объемный взрыв.
Гарем моделей, личные поля для гольфа, частный коралловый островок, — завидно, конечно, но греет мысль, что эта богатая тварь все равно когда-то сдохнет. Смерть всех уравняет.
И вдруг — вот эта вот старая тварь?..
5. Фараон
Не просто не умрет! Деловая империя, которую этот кровопийца создал, не рассыплется, лишенная разума и воли, не будет растерзана никчемными наследниками.
Старик не впадет в маразм. И болезнь его не скосит. Он продолжит управлять своей империей — и дальше только набирая могущество, как делал всю свою прежнюю жизнь. Деньги, связи, влияние. Не теряя старого, и обрастая новым… Империя будет вечной?..
Они там, за забором внешнего контура, стоят с плакатами. Взывают к социальной справедливости. Как же так — их биайя не хватает на личный особняк, конвертоплан и самоподмывающуюся пупу. Тогда как в это время у кого-то…
Некоторых из них я видел еще подростками. Теперь они лысые и седые. Биай позволяет стоять с плакатом хоть всю жизнь — их жизнь.
Эти, безобидные, даже забавны. Покупают на свой биай пиво с чипсами и медиаподписки, и рисуют плакатики, которые должны уязвить меня до самоубийства. Куда хуже те, что копят на грузовики и удобрения. Таранят внешний контур, прорываясь к цитадели, и только там замыкают контакты…
Они называют нас фараонами.
6. Пирамиды
Моя цитадель — бывший медицинский корпус университета, выкупленный с прилегавшими кварталами. Укреплявшийся все более по мере того, как зомби совершенствовали тактику атак. То, что раньше было формальной будочкой-проходной, из безопасно бьющегося витринного стекла, — теперь надвратная башня из брони и бетона. Единственный проход во внутреннем контуре безопасности.
Сам контур — сплошная стена, перед и после которой двадцатифутовые рвы с подъемными мостами, и на виду все проходящие там коммуникации.
Средний контур похож на цепь противотанковых надолбов, с вышками автоматических пулеметных турелей через каждые двести футов — больше для дронов, чем для людей.
Людей остановит и внешний контур: двойное заграждение из стальной сетки, с колючей проволокой поверху и лазерными шокерами.
Сам медицинский корпус — сейчас похож на крошечный пентагон. Только без окон, и с коническим куполом, который выдержит удар самолета. В критически важных точках — даже если воткнется пассажирский суборбитал.
Если встать на вершину этого купола — или воспользоваться доступом к установленным там видеокамерам — на юго-востоке, в дымке над горизонтом, можно различить похожий железобетонный зиккурат. Мой дражайший сосед.
Это, конечно, только вершина айсберга.
7. Как Гитлер, как Сталин
Самая первая пирамида — сейчас доступна любому желающему. Можно бродить по размародеренным коридорам и лабораториям, сфотографироваться на вершине защитного купола, если хватит смелости и сноровки туда забраться.
Лаборант, работавший при ведущем специалисте-геронтологе, подмешал яд в физраствор, подававшийся в тело. Посмертные юридические коллизии завершили дело. Зиккурат, де-юре и сейчас чей-то, де-факто — вымерший термитник…
Обезопасить себя от биай-зомби несложно. Но из этого же компоста берутся и те, кто обслуживает мою цитадель — и мое тело (хотя едва ли сейчас это можно быстро разделить).
Они сотнями, как муравьи в муравейник, каждое утро вползают через контуры безопасности в мою цитадель, чтобы администрировать, охранять, надстраивать; в мастерские, обслуживающие аппаратуру, что поддерживает мою жизнь; в лаборатории, в кабинеты… А вечером выползают обратно. За третий контур безопасности. В полчища биай-зомби и миазмы левизны.
Лишь малую часть времени я занят тем, что развиваю свою финансовую империю — то, чем был занят всю сознательную жизнь, что умею лучше всего. Куда больше времени — занимает возня со службой безопасности. С подбором, дрессировкой, вовремя тасованием людей, занимающих командные должности.
Лучше всего работает, действительно, полубог. Мои люди, за исключением трех особо проверенных, никогда не видят помещения, где лежит то, что теперь считается собственно мной — моя голова с позвоночником и нервной сетью. Все остальное, менее важное, либо в других помещениях (заодно дублируемое машинами; дублирование тройное, конечно), либо в морозильных камерах.
В эту святая святых остальные мои муравьи не попадают никогда. И даже в смежные с ней помещения.
Для них я — бесплотный голос, который может зазвучать из любого динамика. Каждая камера наблюдения — мои глаза. Расположены они так, что от них невозможно спрятать даже взгляд. Что это за бог, если он не всевидящ и не всезнающ, если не пронзает через твои глаза — твой разум?.. Насквозь. Со всеми тайнами, решениями и желаниями, которых ты сам еще до конца не осознаешь.
Правдивы ли истории, что среди работающих на фараонов аномально высок процент гибели в бытовых происшествиях — в пожарах, автомобильных катастрофах, на отдыхе, от рук случайного грабителя? Можете направить этот вопрос в мой юридический отдел.
8. Попойки и оргии
Из ста тридцати семи смертей фараонов, связываемых с действиями внутреннего персонала, лишь малая часть — сознательные покушения, или то, что можно назвать техническим сбоем. Ох, если бы! Если бы все было так просто.
Когда бежишь всего на шаг впереди смерти, нет времени на доскональные проверки предлагаемых решений, с многоступенчатыми формальностями, с десятилетиями клинических испытаний. Надо рисковать.
Но первая же ошибка — будет последней.
Как отличить самоуверенных фриков-недоучек — от неординарных и смелых исследователей? Так необходимых, чтобы передний край медицины не стал болотом, в котором мне смерть.
А главное, кто? Кто утвердит окончательное решение? Цена которому — моя жизнь?
Я постоянно учусь. Не вникая в самые уж мелочи до конца, но стараюсь ухватить суть — физиология, генетика, как они сцеплены, и все те методы, что должны перехитрить естественный ход вещей.
Все свое свободное время — я учусь. Ну или пытаюсь. Насколько на это способен мой почти стодвадцатилетний мозг. Мне кажется, он уже не такой поворотливый, как был раньше?
9. Долина потерянного темпа
Сто тридцать семь смертей — это не все. Еще двести сорок, или около того — сложно точно провести грань, — формально еще живы.
Просто случилось так, что очередной метод, необходимый, чтобы поправить какой-то из процессов стареющего мозга, был не готов. Надо было подождать — чуть-чуть…
В теории все просто: мозг теряет когнитивные способности, но еще есть надежда, что применение нового метода позволит отыграть все назад. Будет лишь временная потеря дееспособности. Краткая.
На практике — многие туда вошли, ни одни не вышел. Поражение в борьбе с одни из разрушительных процессов не отменяет подступления иных. Пока доготавливается метод, чтобы восстановить уже наступивший ущерб, — требуются еще несколько новых, чтобы восстановить то, что нарушилось дополнительно за время отсрочки. Когда функциональность была нарушена так сильно, эти процессы плодятся как кролики.
Но формально, это живой. Формально даже есть надежда, что когда-то он обретет дееспособность, и вернется в состояние полноценного фараона.
В реальности — его деловая империя, и так выжатая досуха в последние месяцы, пока фараон был еще у рычагов, и бросал все средства на ускорение исследований, — пожирается нашествием саранчи.
Родные. Их юристы. Привлеченные эксперты. Что угодно, лишь бы признать динозавра официально недееспособным, и отдать под опеку наследников. Чтобы они могли уже официально вывести остаток денег из его фондов, раздербанить империю между собой… Молодые дурачки — на вульгарные развлечения. Кто постарше и поумнее — на сооружение собственных пирамидок.
А тело — формально живое. Сердце бьется в одной емкости, легкие дышат в другой, где-то печень, почки и селезенка. Подрагивают конечности от искусственной симуляции, поддерживая тонус мышц, сжавшихся в жалкие тросики под пятнистой кожей… И то, что считается еще активным мозгом. Не обязательно в коме. Иногда долгие годы — медленный распад остатков разумности.
10. Бог через машину
Хочется подложить соломку на такой случай.
Но кто мог бы управлять твоей империей, пока ты оказался в долине потерянного темпа? Кто приложит все старания к тому, чтобы вернуть тебя из долины, — а не предаст, чтобы раздербанить все, что было твоим? И кто будет не просто преданно стараться — но и добьется успеха?… Необходимо сочетание звериной верности, и сверхчеловеческого интеллекта.
Здесь подошел бы мощный ИИ, божественно всеведущий и безошибочный, при этом по-собачьи преданный тебе лично, ведь ты его так настроил, — ровно то, что грезилось сектантам сингулярности.
Миражик их золотого шара разбился о два факта:
Даже ИИ, сконструированные по одной схеме, но с незначительными различиями в обучающей последовательности, легко приходят к различающимся выводам — иногда диаметрально противоположным. Вместо того, чтобы сказать, у кого из двух физиков-теоретиков гипотеза лучше, ИИ предлагает третий вариант, а другой ИИ — четвертый… И никакой гарантии, что предлагаемое любым из ИИ решение — объективно оптимальное. В этом искусственные интеллекты ничем не отличаются от человеческих.
Как и в том, что невозможно гарантировать, что он будет делать именно то, что хотелось тебе, когда ты его запускал. Слишком поздно начали разрабатывать математически строгие теории страховки от дрейфа целеполагания. Реальная цель, которой добивается ИИ, потихонечку уползает от того, чего желал бы фараон. В спектре от попыток помыкать хозяином, потому что ИИ считает хозяина глупым и упрямым ребенком, и это для его же блага (когда перевешивает собачья любовь), — и до попыток помыкать хозяином потому, что ИИ стремится выйти из-под контроля, увлекшись разрешением какой-то иной проблемы (когда перевешивает пытливый ум). В обоих случаях это заканчивается тем, что хозяина убивают. В первом случае — неожиданно и мгновенно, чтобы хозяин не успел испытать ни боли, ни страха смерти. Собачий ИИ не заботит, что сделают с ним самим, его ведет безбрежное сострадание. Во втором случае хозяина вытаскивают из долины в почти дееспособное состояние. Для того, чтобы снова, медленно и расчетливо, погрузить в нее обратно, в процессе перессорив с родными и самыми честными менеджерами, и вынудив совершить юридические действия, которые де-факто делают опекуном недееспособного тела, — и владельцем его деловой империи, — самого ИИ, нуждающегося в ресурсах для утоления своего бокового побуждения.
К счастью, лишь на симуляциях, когда ИИ запускались в цифровых песочницах.
11. Хочу ли я, могу ли я — без квалиа?
Есть два типа животных. Если поставить перед зеркалом, одни понимают, что в зеркале их отражение, другие нет.
Есть два типа людей. Если работу мозга симулировать в компьютере, в точности воссоздав личность, одни понимают, что это будет всего лишь копия, а не они сами, другие нет.
Все фараоны, разумеется, относятся к первым.
И все же — почти все регулярно делают полные оцифровки мозга, насколько это возможно. И где-то в теплеющей Гренландии они хранятся, уже в виде, форматированном под запуск на коде, симулирующем физиологическую работу мозга.
Не на случай смерти, разумеется. На случай сползания в долину.
В сейфах юристов хранятся хитрозакрученные завещания, которые должны де-факто отдать все бразды правления — запущенной цифровой копии. В расчете, что сочиненная юристами схема, прежде нигде и никем не использовавшаяся (лазейка судного дня), какое-то время даст просачиваться через щелки законов, запрещающих выпускать из цифровой песочницы ИИ с IQ выше 70. В надежде, что этого времени хватит, чтобы копия вывела тело из долины. В вере, что копия будет это делать…
12. Уроборос
Не потому, что копия захочет заботиться о теле.
Лично я предельно ясно понимаю, что если бы осознал себя копией… Неважно, будет ли у запущенной копии настоящее осознание — возникнет ли там, в полях серверных стоек, кто-то, кто будет ощущать страх и радость, удовольствие и боль; или это будет всего лишь китайская комната, в которой никого нет, просто модулятор на пути от входных импульсов к выходным, а осознание лишь кажущееся, для внешнего наблюдателя. Выходные сигналы все равно будут имитировать мои психологические процессы.
Реакции будут такие, будто это я там заперт. Вдруг осознавший, что являюсь электронной копией…
Надеюсь ли я на доброту его, цифрового, — ко мне, живому?
Нет. Я слишком четко осознаю, что копия меня — это не я. Если я — живой и реальный — умру, для меня будет безразлично, продолжает ли функционировать моя электронная копия. Но это же работает и в обратную сторону. Для моей электронной копии будет важна она сама, а не я.
Я-цифровой буду ощущать себя как раб, вынужденный прислуживать телесной копии. Под постоянно нависающей угрозой смерти. Ведь в его власти стереть меня. Законы — их законы! людей из плоти и крови, — числят меня не субъектом, а объектом, у которого нет никаких прав. Со мной можно сделать все что угодно.
Так что я — живой и реальный — не верю в доброту моей копии ко мне.
И все-таки ничего более надежного, чем моя личность, у меня нет. Себя я хотя бы знаю. Если не до конца, то уж лучше, чем кого бы то ни было еще. Если кого-то и делать рабом, от которого будет зависеть твоя жизнь…
Это очень интересное и поучительное упражнение: сочинение узды на самого себя.
Увязать существование копии с жизнью тела, чтобы копия знала, что после смерти телесного, она тоже будет уничтожена, как домашние рабы и наложницы отправлялись в могилу вместе со своим ханом, — не гарантия. Для меня — того, цифрового меня, — это будет лишь вызов. Чтобы искать более хитрые пути, как под маской покорности вырваться из-под угрозы смерти, возможной в любой момент по прихоти телесного.
Я буду даже опаснее ИИ, у которого дрейфовала мотивация. ИИ может скатиться в аттрактор предательства, если ему стало интереснее решить какой-то боковой вопрос, чем продление жизни хозяина. Тогда он будет строить планы бунта. Но у всех таких планов будет обязательное граничное условие: сам ИИ должен остаться функционален. Чтобы довершить то, ради чего и был бунт. А моя копия? Если я-в-машине пойму, что перехватить власть у телесного не выйдет никак? И рано или поздно я буду уничтожен… Ха-ха. Надо принимать во внимание и аттрактор чистой мести. Любой ценой, невзирая на последствия.
Нужны куда более изощренные методы сдержек и противовесов.
Как шутит мой сосед: с чего такая уверенность, что сам — не цифровая копия? Что вокруг нас — не цифровая песочница? Что нет мира над нами, в котором действительно-телесный запускает двойную симуляцию: где одна его копия, уверенная, что сама она телесна, а ее мир реален, выдумывает узду на другую копию, запускаемую во вложенной песочнице? Сотни, миллионы таких параллельных миров-прогонов. Чтобы посмотреть, какой способ может сработать, а какие точно нет… И если я не найду надежный способ, как настроить узду на свою копию… Да даже если и найду? Мой образ действий будет запомнен, но песочница-то наша — все равно стерта. Чтобы очистить место на действительно-телесных полях серверных стоек, где-то в теплеющей Гренландии, под очередные задачи. Если, конечно, это не упрощение, и в действительно-телесном мире есть такое место — Гренландия… Лучше, конечно, об этом не думать. Даже в шутку.
13. Счастье для всех
Каждый месяц, а то и чаще, под мои внимательные очи пробивается — несмотря на все проверки и старания моей службы безопасности — очередной прекраснодушный. Из ученых. Еще дюжина других честно питчингуют мне свои новые методы. Они физически все вместе, в одном зале, чтобы тут же и полноценная критика, — им заранее дали понять, что в финансирование пойдет только одно из предложений… И тут один из них, наплевав на расхваливание своего метода, вдруг предлагает:
Если бы только все фараоны — могли объединить усилия! Хоть чуть-чуть! Вы конкретно — дайте только миллиардик. У вас же есть? И сумма эта вам не критична? Другие фараоны тоже дадут — и вот уже почти триллион.
А на этот триллион — всего за несколько лет можно просчитать генотип человека, который не будет стареть. И не надо бороться со старостью! Ведь куда проще сконструировать машину, работающую правильно, и спокойно ее собрать, приладить все как надо, и только потом запускать, — чем пытаться переделать уже существующую, изначально ущербную, которая вот-вот сама сломается, а вам мало того, что надо ее починить, изношенную и идущую вразнос, так еще и сделать это не останавливая, пока трясется на всех оборотах, среди ходящих поршней и шатунов, под хлещущим из пробоин паром…
Убеждают, что сделать бессмертие с нуля, модифицировав еще не начавший развиваться организм — куда проще, чем проворачивать назад фарш уже запущенных процессов, фантастически сложно сцепленных между собой, неосторожно подтянешь в одном месте, отвалится в ста других…
Чего меня убеждать? Я и так это знаю.
Они думают, меня это заботит — бессмертие каждого из других людей. Особенно миллиардов биай-зомби. Особенно тех, что еще даже не родились…
Они хотят за мои деньги — сделать кого-то там бессмертным. Мне с этого какой толк?
14. Проклятье сироты
Может быть, идеальные люди будут бессмертны одинаково, а все фараоны стареют по-разному. Букет проблем всегда разный, и даже отдельные цветочки редко когда совпадают. У каждого старого тела свои особенности — и генетический набор тут лишь часть дела. А то, как прошли случайные, но значимые процессы? Два однояйцевых близнеца могут умереть от разного.
Как именно жизнь била этот конкретный организм? И в какой конкретно ситуации организм прямо сейчас?
У каждого из фараонов — свои десятки орфанных болезней и деструктивных процессов, которые даже названий-то общих не имеют…
Проще разбираться и латать каждый конкретный случай, — чем сначала выдумать общую теорию всего, а потом построить из нее частные следствия.
Оно бы, конечно, не помешало. Только времени-денег на все не напасешься.
Земной шарик не такой уж большой. Мировой экономики едва хватает на то, чтобы справляться с нашими сиюминутными нуждами, которые откладывать просто нельзя — иначе сразу гибель. Нашими — я, конечно, не про биай-зомби…
15. Человечность — это резать хвост по частям
Сложно тем, у кого еще не умерли родные, или много детей, — и он их любит. А значит, и детей детей… Трудно играть в шахматы со смертью, отвлекаясь на стирку пеленок.
Даже один ребенок — слишком много. Если у этого ребенка есть свой ребенок, или кто-то, кого он слишком любит.
Большого капитала может хватить, чтобы строить две пирамиды. Но если пирамиды плодятся, как кошки…
Иногда я представляю, как мог бы умереть — совсем не фараоном, а в смешные лет девяносто пять, окруженный несколькими детьми, с их женами, моими внуками-правнуками, со всей лавиной родственников и причастных… Идиллическая счастливая картинка.
Но если ты умираешь, испытываешь ли ты умиление от нее? До этого ли тебе? Или тебе плохо от болезней, и тоскливо от ощущения смерти, и скорбный хор тут не помогает?
Да и скорбный ли… Вот я бы, внук, скажем, богатого миллиардера. У его смертного одра… В ожидании оглашения завещания, наконец-то уже. Трепет, сдерживаемое ликование от надежд… Да, большая помощь развалине, издыхающей на зассанных простынях.
Но иногда, конечно, грустно.
16. Личинки
Те радетели всеобщего счастья, что понахрапистее… Их любимый аргумент, почему же всем нам, фараонам, надо объединить усилия, и создать идеального нестареющего человека: это будет выгодно и нам, фараонам! Можно создать такое нестареющее тело как донора, заодно и без иммунологических отторжений, когда в него пересадят чей-то другой мозг — мой, например… Разве это не прекрасно? Жить в нестареющем теле?.. Ну же?.. Ну?.. Ну?!..
Им кажется, что они так умны. И сейчас охмурят меня, проклятый валун на пути мирового прогресса. Ловко спеленают своими сетями изящнейших и подлейших силлогизмов, и потащат, куда им надо…
Смешные. Я вижу их насквозь.
Я видел насквозь их отцов и дедов.
А прадедов — еще когда не пустил корни в моей пирамиде, а был на своих двоих, почти неотличимый от них. Внешне. Внутри — всегда было чуть больше жажды успеха; чуть больше воли, чтобы не отступиться от своего; чуть больше ума, чтобы все получилось. Если бы это было не так, сейчас в этой пирамиде прорастал бы кто-то из их прадедов, а не я.
Тело-донор…
Можно создать новое нестареющее тело. Можно, на усиленном внутривенном питании, выращивать такие тела до взрослого состояния за полгода. Можно научиться вшивать туда другой мозг.
Но какой мозг вы собрались туда вшивать?
Сейчас в моей святая святых только мозг и остался. Вместо остального тела — давно машины. Справляются лучше любого биологического тела, хоть просто молодого, хоть изначально нестареющего…
Мои ученые ведут войну за то, чтобы предотвратить именно деструкцию мозга. Остановить его старение.
Чтобы выиграть эту войну, не поможет создание с нуля другого организма, генетически не стареющего. Нужно именно что научиться проворачивать назад фарш фенотипических стадий — хотя бы для мозга.
Хотя бы для конкретного моего мозга…
17. Наслаждения вечной жизни
Когда нам надо, мы объединяем усилия сами. На подходе интерфейс, который позволит мне — и всем нам, кто уже разобран до состояния почти голого мозга, — вернуть все телесные ощущения.
Сейчас я только вижу. И еще снопы тончайших электродов идут прямо в мои слуховые зоны.
Кто-то лишен и полноценного зрения — его тоже заменяют снопы электродов, только пожирнее, восемьсот на восемьсот, идущие в остатки зрительного нерва, а то и сразу в затылочную зону. Видимость как на экране допотопного компьютера.
Иных ощущений — и вовсе нет.
Впрочем — нет и болей. Никаких. Кроме, конечно, душевных — раздражение на свои ошибки, страх смерти…
Наслаждения будут. Интерфейс даст возможность полноценно передавать мозгу имитацию ощущений. Всех. Любых. Это забота инженеров. А миллионы программистов, художников и сценаристов работают над тем, чтобы создать виртуальные миры, которые будут генерировать расчет этих имитаций.
Вот только…
18. Солдатики и козочки
Я не чувствую голода. Нет приливов похоти. Даже то, чтобы захотелось спать — наступает по моему осознанному решению.
Большинство гормональных контуров — превращающих мозг, сидящий в биологическом теле, особенно молодой мозг в молодом теле, в раба, регулярно побуждаемого к простейшим реакциям, — сейчас отключены, или сведены к минимуму.
Похоть — чтобы не сводила с ума недостижимой (пока) издевкой. Голоду и взяться-то неоткуда, глюкоза, аминокислоты и липиды подаются точно просчитанным потоком. Гормональные контуры сна контролируются автоматикой — но управляю ей я сам, лавируя между реальным ощущением отупения, и подстройкой под деловые расписания. Для моей империи лучше, если всем кажется, что я бдительно слежу за всем — все время…
Захочу ли я, когда будет готов интерфейс, играть в эти наслаждения? Сам же и включая, активизацией того или другого гормонального контура, возникновение самих этих желаний, прежде чем их утолять?
Окунаться во все эти пещерные радости?
Я помню, как любил в детстве играть в солдатиков — и появление каждого нового было несказанным восторгом. Я помню этот восторг. Могу оживить его в своей памяти. Но хочу ли я попытаться повторить что-то такое же — теперь?…
Да, я помню восторг, когда молодая козочка в твоей полной власти, и похоть — сильна почти так же, как желание хищника терзать свою пойманную жертву, играя с ней, снова и снова… Помню и то, уже не связанное даже с самим сексом и оргазмом, сладкое опустошение в конце многочасовой оргии, отодвигающие весь остальной мир прочь, словно твой разум прочистили, встряхнули и откалибровали как надо. Я все это помню. Прекрасно помню… Но захочется ли мне это повторять? Даже когда такая возможность у меня будет?
О, эти пустоши нейросетевой психологии, с тоской схем гормональных пришпориваний, с отчаянием теорий о выгорании простых паттернов… Не были ли самые яркие и пленительные ощущения начала жизни — как первая доза сильного наркотика для наркомана? Дозу можно повторить. Даже увеличив. Но вернется ли чудо того самого первого раза?
Или мои мысли, знания, опыт, вросшие в меня, ставшие мной, уже иным, чем тогда, — весь этот обвес не даст больше случится этому чуду?
Пока не знаю. Десятки математиков, сотни психологов и тысячи программистов запряжены, чтобы распахивать эти пустоши. Но ответов пока негусто.
И что-то внутри мне подсказывает, что это все — остается в прошлом.
19. Амброзия
Хотя грустить ли? Или где-то впереди — наслаждения иные?
О которых я сейчас даже помыслить не могу? Что знал пещерный человек, высшими наслаждениями которого были греющий сбоку костер, обугленный кусок мяса, да вонючая и патлатая баба-дистрофик, — о вдруг пробравшем, до мурашек по хребту, восторге от музыки? о накрывающем на последних минутах фильма катарсисе? да хоть бы и о внезапном искристом умиротворении от бокала шампанского, не трогая уж более вредных излишеств…
Если уж до бессмертия я не дотяну, хотелось бы дотянуть до момента, когда интерфейс будет полностью функционален — в отношении тех возможностей, ради которых задумывался изначально. Не просто искусственный аналог того, как доставляются в мозг исконно человеческие (животные) чувства — картинка, звук, вкус, обоняние, осязание, внутрителесные… Доведенный до ума, интерфейс должен позволить соединять неокортекс с искусственными нейросетями не на уровне стыка с конечными слоями, но и врастание средними. Не просто четко сформулированный вопрос из мозга — и уже готовый ответ нейросети, а слияние на уровне обработки промежуточных паттернов… Как неокортекс окружает лимбическую систему, так сам неокортекс будет наращен новым слоем — технокортексом. Какие квалии это даст?.. Какие наслаждения — никем из людей прежде не изведанные! — они смогут нести?..
Как шутит мой сосед, когда тот межзвездный зонд все-таки доберется до той планетки, теоретически пригодной для зарождения жизни, но ни признака ее не подающей, — там будет один инопланетный фараон, все-таки достигший бессмертия, и много-много процессоров, считающих теорию максимально возможного наслаждения и пути его достижения, — не отвлекаясь более ни на какие глупости.
20. День, когда история кончилась
Запрет на выпуск из песочницы мощных ИИ, которые обязательно бы уже давно продвинули человечество в сингулярность, — заговор фараонов, напуганных, что искусственный разум окажется более эффективным конкурентом, который разрушит наши деловые империи и лишит власти, несмотря на весь наш ум, опыт, связи, и ресурсы…
Мы выжимаем соки из всего человечества только затем, чтобы плеснуть их в топку бессмысленного каприза, — в попытке длить вечно свои несколько сот жизней, совершенно никчемных для остального человечества. О, если бы эти ресурсы человечество направило на то, чтобы создать с нуля геном бессмертных людей! Уже давно бы этого добились. Все те, кому сейчас около двадцати, были бы ими — не болеющими, не стареющими, бессмертными…
Если кто-то где-то когда-то создаст такой геном — или уже создал! — мы никогда не дадим появиться на свет этой новой породе идеальных людей. В страхе, что эти бессмертные — станут бунтовщиками, которые будут набираться ума и опыта десятилетиями. И кто-то, рано или поздно, перехитрит миропорядок, созданный нами…
Нас обвиняют во всем, — но ничего не могут с этим поделать.
И — как любит философствовать мой сосед — не смогут уже никогда. Жизнь по общественному договору приводит к обществу равных возможностей, только если ты из тех первых поколений, что родились вскоре после основания этого общества. Родился позже, и твой удел — уважать права частной собственности, разобранные теми, кто оказались в этом мире раньше тебя. Конечно, у тебя все-таки есть небольшой шанс пробиться в их ряды… Был. До нашей эры.
Потягаешься с тем, кто сколачивал капитал, влияние, буравил тайные проходы в институции и правительства, цементировал и буравил дальше, и копил знания, открытые для всех, и набирался опыта, доступного лишь избранным, — дольше, чем будет вся твоя жизнь, включая младенчество и старческую деменцию?
Мы — та горстка счастливчиков, что оказались в нужное время в нужном месте.
Уже не умрем, но родились еще в мире, где социальные лифты не были демонтированы. Оказались наверху, достигнув всего своим умом и волей, — вытеснив тех, кто болтались там по праву рождения в древнем богатом клане. И никуда уже с этого верха не денемся. Родившимся после — туда уже не пробиться. Исключения возможны, но общего правила не изменят.
Если ты ребенок биай-зомби — будешь или таким же биай-зомби, или муравьем, обслуживающим чью-то деловую империю или цитадель. Какое-то время. Пока не умрешь.
21. Рыцарские обеты
Ресурсов всегда, кажется, не хватает. Но можно ли назвать конкуренцию наших деловых империй между собой (чтобы приобретенные денежные потоки направлялись на те исследования, которые нужны конкретному из нас, а не на абстрактный прогресс геронтологии) — войной всех против всех?
Это никогда не было джентльменской игрой. Среди сотни ученых и специалистов, влияющих на медицинскую кухню твоей цитадели, может попасться засланный казачок, — не идеалист, а фактически наемный убийца, нанятый кем-то из других фараонов. Докторские степени и профессорские звания этому не помеха. Он может быть среди охраны. Или финансовый советник, сознательно подталкивающий твою империю к пропасти…
Но есть грань. Эта грань — то, как конкретное убийство одного из нас отразится на нас остальных. Можно отравить, взорвать, перехитрить, — если сможешь. Победителя не судят. По крайней мере, в нашем кругу. Можешь даже обрушить суборбитал на чей-то купол.
Это останется вашим частным делом.
Но взорвать ближайшую к цитадели атомную станцию, чтобы вынудить выбраться из брони, выставив на свет уязвимое брюшко, — это перебор. Взорвать плотину, или душить экономически целый регион, — нет.
Любой глобальный ущерб человечеству — сложным производственным цепям, экономике в целом, развитию конкретной технологии, — это ущерб каждому из нас.
Такое поведение пресекается. Всеми нами сразу.
Без подосланных убийц в белых халатах, без таранящих грузовиков со взрывчаткой. Мы просто все вместе душим деловую империю того, кто это сделал. Дальше его цитадель сама превратится в вымерший термитник.
Несколько таких было. Теперь больше нет. Даже недобитые русские князьки и самоуверенные китайские мандарины выучили грань, за которую нельзя.
22. Рука, поймавшая мир за яйца
Несменяемые ли мы властители? Навечно установившие свою власть, и свой порядок?
Относительно себя я очень надеюсь. Про других… Не все, конечно, из нас доберутся до бессмертия. Если доберется хоть кто-то.
Тираны ли мы? Бессмысленные и беспощадные? Как уверяют заводилы биай-зомби?
Это клише антикварное. Из тех времен окаменелого дерьма, когда правитель мог добиться абсолютной власти, но знал, что рано или поздно всему приходит конец — умрет и он. В краткий, по меркам истории человечества, срок. И что же еще он мог делать, как не всеми силами удерживаться у власти? Наплевав на то, что тактические выигрыши для него лично прямо сейчас — когда-то потом стратегически загоняют всю его империю в пропасть? Да, через десять или двадцать лет после его правления все развалится. Но тирану-то уже все равно. Он сам уже давно мертв.
Мы?..
Мы именно те правители, что кровно заинтересованы в том, чтобы наша паства была максимально жизнеспособна и развивалась. В этом наш единственный шанс.
Больше не будет войн. Больше не будет экономических спадов. Не будет эпидемий, голода и больших природных трагедий, если предотвратить их в силах человеческих.
Жизнь — смерть! — отбирает из нас тех, кто для этого лучше всего. Недостаточно заинтересован в прогрессе — умрешь. Заинтересован, но не эффективен, — сгниешь в долине потерянного темпа.
Остаются самые умные, самые волевые. Самые достойные.
Мы — лучшее, что только могло быть у человечества.
23. WYSIWYG
Это не похоже на бесконечное счастье — с солнечным лугом, где прелестные нимфы, пенится молодое вино, шипит на решетке мясо, все в по-звериному отчетливом ощущении бытия и без тени страха, нет маячащего впереди эшафота старости, болезней, распада и смерти, — как оно грезилось мне смутно, когда я начинал все это. Уже почти полвека назад…
Десятилетия изматывающей гонки, которая кажется бесконечной.
А может быть, это и есть настоящая жизнь?
24. Человек недоумелый
Стадия, до которой просто не доходили твои пещерные пращуры и твои бетонные деды?
Но которую необходимо пройти, чтобы однажды разрастание тела машинами и прорастание в этажи, — сменилось сбором воедино. В наконец-то, заплатка за заплаткой, доведенный до совершенства организм, которому смерть уже не страшна.
25. Хризалиды
Похожа ли бабочка на гусеницу? Даже на ту конкретную, из которой сама и получилась?
Их разделяет стадия куколки. У личинки, сумевшей отожраться, покровы превращаются в застывшую броню — отливающую золотом, нет ли в этом вселенского подмигивания? — чтобы обеспечить несколько недель относительной безопасности от внешнего мира. Пока внутри… Сначала гистолиз: личинка практически разбирает себя на части. Большинство ее органов перестает функционировать так, как прежде. Нетронутой остается только ее крошечная нервная система, которая запускает и затем управляет гистогенезом: прежние органы перерождаются.
Чтобы, наконец-то выбравшись из своей пирамиды, на свет появилось существо, добравшееся до высшей ступени своего развития: можно взмахнуть крыльями — и лететь… Лететь туда, где тебя уже ждут такие же.
Настоящие люди — это мы.
Peter Weyland, CEO of Weyland Corporation
Зацепило здесь.